Глава 17

Дворецкий Гарбони показал мне мою комнату, и я смог привести себя в порядок перед ужином. По-видимому, мне предстояло остаться здесь на ночь.

– Конечно, люди могут начать судачить, – сказала миссис Мак-Лин, когда мы вышли из террасы, официально, словно на ней был не капот, а последний наряд Хэтти Карнеги, беря меня под руку, – ну и черт с ними, пусть говорят. Не думаю, что при двадцати слугах и шестидесяти комнатах в этом доме мне следует беспокоиться, что вы скомпрометируете то немногое, что осталось от моей добродетели.

– Как сказал школьнице торговец живым товаром, можете доверять мне, миссис Мак-Лин.

Она улыбнулась.

– Вы будете спать в комнате Винсона. После его смерти в ней ничего не трогали.

– Вы хотите, чтобы я провел ночь в комнате вашего сына?

– Нет, в комнате брата. В комнате моего сына тоже все оставили как было. Конечно, в таком большом доме я могу себе это позволить, но я никому не разрешаю в ней спать.

Комната брата Винсона, моя комната, находилась на третьем этаже, и мы – дворецкий и я – поднялись лифте. Я пытался вспомнить, когда последний раз я был в частном доме с лифтом, и не смог. Коридор, по которому меня провел Гарбони, был таким широким, что спокойно мог вместить поезд надземной железной дороги вместе с пассажирами по обеим сторонам. Под ногами у меня были персидские ковры, по бокам – парчовые обои; разинув рот, я, словно последний невежда, глазел на старинные европейские картины, написанные масляными красками, и акварели в изящных рамках с золотыми обрезами, замечая свое отражение в наполированной до абсурда мебели из темной древесины. Я чувствовал себя как дома не больше, чем архиепископ в борделе, но, подобно архиепископу, я мог приспосабливаться.

Гарбони открыл дверь комнаты Винсона – правильнее было бы сказать апартаментов, – и мы вошли в гостиную, по размерам ненамного уступающую палубе «Титаника». Дворецкий со стуком опустил на пол мою сумку.

– Поосторожней, приятель, – сказал я раздраженно. – Там лежит пистолет.

Его глаза слегка расширились, он явно растерялся.

– Извините, сэр.

– А я как раз собирался дать вам пять центов на чай.

Он принял это за чистую монету или только сделал вид.

– Это не обязательно, сэр.

– Вот как. Ступайте вон.

Он вышел без слов, даже не удостоив меня злобным взглядом. Для дюжего итальянца этот парень был слишком пуглив.

Итак, я остался один в апартаментах Винсона. Почти один.

Кроме меня, там было еще чучело аллигатора. И два комплекта доспехов. И слон из слоновой кости высотой по пояс. И бронзовая лошадь длиной в шесть футов.

Я уселся на покрытую красным плюшем софу с полдюжиной красных же подушек – такую софу можно было увидеть в публичных домах Сан-Франциско – и обвел взглядом самый ужасный и безобразный набор разношерстного старья, который я когда-либо видел: стол был покрыт куском ткани, который носили на себе индейцы племени навахо; на стене висели огромные часы в форме якоря; портрет Мадонны с младенцем; бюст индуса, книжная полка с чехлов для охотничьего ружья; на стене семь комплектов старых доспехов и щит, украшенные резьбой; несколько красных ковриков; роскошная софа, на которой не хватало только девицы из турецкого гарема. Возможно Винсон умер, но его дурной вкус продолжал жить.

Спальня, по сравнению с гостиной, была почти спартанской – книжная полка, заполненная томиками Горацио Алджера, комод с зеркалом, одна кровать из грубой простой древесины, казавшаяся то ли неким реликтом, то ли колорадской реликвией.

Я отправился в ванную – она у меня была отдельная и по местным масштабам скромная: размером не больше, чем двухкомнатная квартира, – и, как посоветовала мне миссис Мак-Лин, освежился. Брызгая водой на свое лицо, я спрашивал себя, как мне ко всему этому относиться, особенно к самой хозяйке. Она казалась недалекой и в то же время остроумной, эгоистичной и отзывчивой. Тщеславная миллионерша в халате за 98 центов.

Нельзя сказать, что она мне понравилась, – скорее заинтересовала. Она была довольно привлекательной; старше меня, возможно, лет на десять или пятнадцать, ну и что из этого? – чем старше женщина, тем она искушеннее. Даже если она богатая. Тем более, если она богатая!

В комнате был телефон – я мог позвонить Линдбергу и Брекинриджу в любое удобное для меня время. Но с другой стороны, наш разговор могли подслушать, поэтому я предпочел запоминать все, о чем говорил с миссис Мак-Лин.

Не знаю, освеженный или нет, но на обед я спустился в том же самом костюме. Да и вообще я взял с собой только два костюма. Впрочем, «только» я сказал для форса: у меня их всего два и было. Примерно в течение пятидесяти минут мне пришлось сидеть под хрустальной люстрой за столом на двадцать четыре персоны, посередине которого напротив друг друга лежали два столовых прибора. Худой черный слуга, одетый гораздо более официально, чем я, подал мне сухое белое вино и объявил, что это «Монтраше», словно хотел удивить меня, однако это ему не удалось.

Ему следовало придумать что-нибудь поумнее, чем так примитивно пытаться произвести впечатление на парня, в комнате которого лежит чучело аллигатора.

Однако выход миссис Мак-Лин на меня впечатление произвел. Безвкусный клетчатый халат она сменила на украшенное вышивкой платье, темно-красные кружева которого красовались на нежно-розовом фоне, казавшемся на первый взгляд ее кожей, однако кожа ее была светлее, кремового оттенка, о чем свидетельствовали низкий вырез на платье и белая возвышенность ее роскошных грудей, образующая площадку для нитки великолепного жемчуга, настолько длинной, что она, спадая с утеса ее грудей, опускалась ей аж до колен. Я бы сам с удовольствием проделал этот путь. Она освободила Майка от бриллианта Хоупа, который теперь висел у нее на шее, располагаясь чуть повыше расселины между ее грудями. Голова ее была украшена бриллиантовой диадемой с перьями, уши – огромными жемчужными серьгами.

Она наградила меня довольной улыбкой.

– Я же сказала вам, что могу произвести впечатление, если захочу.

– Вы шикарно выглядите, – запинаясь, проговорил я и поднялся. Она жестом попросила меня сесть, и вскоре мы принялись за приготовленное главным поваром филе палтуса (с соусом «Маргери»).

– Морис, – сказала она, имея в виду своего главного повара, – является самым бесценным драгоценным камнем в этом доме.

– Надеюсь, он не принес с собой проклятие?

– Нет, – она улыбнулась непринужденной улыбкой, несмотря на то что на ней теперь был более официальный наряд, – только родословную, связанную с лучшими кафе Парижа и Лондона. У него даже есть соответствующее образование. Только такого главного повара и надо иметь в доме.

– Буду иметь в виду. Полагаю, на соус «тартар» можно не рассчитывать.

Она рассмеялась; я был рад тому, что она начала понимать мои шутки, – шутить я умел и любил.

– Знаете, – сказала она, задумчиво разглядывая запатентованное блюдо Мориса – слоеное мороженое, – деньги иметь хорошо, и мне нравится их иметь, но они не дают самого главного в жизни – друзей, здоровье, уважение. И они делают человека слабым, эгоистичным, потворствующим своим желаниям.

– Вы хотите сказать, что пока мы в этом дворце едим мороженое, там, в городе, есть люди, которые питаются объедками и живут в лачугах из консервных банок?

Она печально кивнула, хотя в этот момент пробовала мороженое.

– Если бы тогда, много лет назад, у меня хватало бы смелости жить так, как хотела я... не обращая внимания на Неда и его семью, на своих родителей и свою семью... то я могла бы к этому времени помочь уже очень многим несчастным людям... Я могла бы делать гораздо больше добра в своей жизни.

Она облизнула мороженое с губ и с сожалением покачала головой.

– Но вы и так стараетесь делать добро, – заметил я. – Линдбергам и их мальчику.

– Да. По мере моих скромных возможностей. Если вы закончили, мистер Геллер, мы с вами можем перейти в гостиную, и я вам все объясню.